Два мужа Софьи К.
Светлана Ермолаева

II

В тот день была пятница, и Федор, как обычно, рано утром уехал в совхоз, где работал шофером. Свой старенький “Запорожец”, доставшийся от отца, он оставлял с понедельника до пятницы у совхозного приятеля во дворе под навесом, чтобы в конце рабочей недели ехать на нем домой, закупая по дороге продукты. Так у них было заведено. Софья работала в типографии техническим редактором, работы было невпроворот, и ей было не до того, чтобы бегать по магазинам, как многие сотни менее занятых женщин.

В ту пятницу у Федора была получка. Софья пришла домой и стала заниматься ужином. Детей из детсада тоже в конце недели забирал Федор. Незаметно прошел час, другой – зазвонил телефон. Звонила сторожиха из детсада. Ей иногда оставляли детей, когда родители запаздывали. Она поинтересовалась, скоро ли приедет отец девочек.

– Как? Его не было?

– Нет, нет, у меня ваши детки.

Софья глянула на часы: девятый час.

– Тетя Надя, я сейчас. Извините. Такси возьму...

Самую малость она встревожилась, но объяснений задержки Федора было множество. Бывало, и на работе задержится, и в очереди застоится. В конце рабочего дня кругом народ. Правда, обычно он звонил из автомата. Но и тут тревоги не прибавилось, мало ли что. Она не была паникером, а тем более – склонной к необузданным фантазиям. Привезла домой дочек, Машку с Сашкой, двойняшек, и снова – на кухню.

– Мам, а где папа?

Они переоделись, и друг за дружкой притопали на кухню.

– Папка скоро придет, что-нибудь вкусненькое принесет. Кыш, кыш, идите, поиграйте, сейчас есть будем.

Они поужинали без отца. Вскоре Софья уложила их спать, сама села к телевизору. Понемногу тревога усиливалась: что могло случиться? Федор не был легкомысленным человеком, наоборот – он был примерным семьянином и старался не создавать жене поводов для беспокойства о нем. Дом – работа, работа – дом. Ни приятелей, ни выпивок. В этом отношении она была за него спокойна. По молодости случалось разное, но с рождением дочек мужа будто подменили. Он без памяти любил их, и все свободное время проводил с ними: и в парк водил, и в кафе-мороженое, и в кино – на мультики. Софья к этим семейным походам относилась скептически: это давно уже было не принято. Отговариваясь делами, оставалась дома. Дел действительно хватало, все-таки четыре человека накормить, напоить, обстирать. Еще были книги. Читала она запоем и завидовала нередко чужой жизни. Своей она не была удовлетворена. Все бы ничего, и жили не бедно, и муж путевый, непьющий, не гуляка, и дочки – прелесть. Но нет – точило душу тайное чувство, тайное желание: хотелось любви. И не абы, какой, а – возвышенной. А ведь не девочка уже, вполне зрелая женщина, могла бы и налюбиться, хотя бы в юности. И были у нее увлечения. Но теперь, с высоты своего женского опыта, она знала: то, что было, не было серьезным, а значит – настоящим. Это тогда ей казалось, что любовь, а теперь оказывалось просто увлечением. Вот и с Федором.

Она училась на филфаке последний год. Сокурсники казались ей то слишком скучными, то слишком беспечными. А она уже подумывала о замужестве, в 21 год. Пора, пора! А парни все как один норовили позабавиться и откланяться. Все порхали бы мотыльками – легко и беззаботно, безо всяких моральных обязательств и чувства долга. Она, к сожалению, была воспитана в иных нравственных категориях. “Пуще всего девичью честь блюди, тогда и муж хороший будет. А то всю жизнь упреки будешь слушать,” – не раз внушала мать. И внушила. Не один парень, получив отпор, крутил пальцем у виска: “Чокнутая или комплексами замученная?” И вот ждала Софья хорошего мужа, блюла девичество, тогда как сокурсницы вовсю баловались и вином, и сигаретами, и мальчиками-мотыльками, думать не думая о будущем, изо всех силенок услаждая себя настоящим. И дождалась она – Федора. Подвез он ее однажды на своем неказистом авто, да и запомнились друг другу – с той поездки. Он ей надежностью, статью, да и на лицо недурен: смугл, темноволос, а глаза – что льдинки прозрачностью, но теплы и ласковы. Она ему на лицо тоже приглянулась да еще не многословием. Признался потом, что подвозил частенько девчонок, невесту себе высматривал, больше как познакомишься, некогда все, вечерами только и вырвешься на свет божий, а то все работа, работа, на танцы да по паркам уже не ходок, возраст все же, ему четверть века в то время было. А они всю дорогу щебечут, не переставая, да еще и сигареткой затягиваются, а ему такое не по нраву. Семью на сигаретном дыму, что домик на песке, не построишь.

А Софья ему серьезной показалась, не чета остальным вертихвосткам. Прикинул он тогда сразу, не годится ли она в жены. И решил, что годится. Стал ухаживать да и влюбился. Ей сперва неловко было перед сокурсницами, что жених – простой шофер, без высшего образования. Бытовало тогда такое общепринятое мнение, раз нет образования, то и человека как бы нет, плохонький, одним словом, человек, низкого происхождения вроде бы. А потом видит, девки-то все в группе завистью черной ей завидуют, и то, что Федор – мужик красивый, и квартира у него двухкомнатная, и машина – хотя и “Запорожец”. Богатый жених, все признали. Ну, тут и Софья вообразила, что влюбилась. Когда наблюдаешь чужой женский интерес к своему избраннику, то поневоле инстинкт частной собственности пробуждается: мое!!! Вот так на соперничестве и построилась ее любовь.

Да еще на вечеринках девки липли к Федору, вроде шутя, а сами так и терлись бюстами да коленки заголяли выше, чем надо. Федор терпеливо сносил их заигрывания, улыбался добродушно и чуть усмешливо, мол, ну-ну, насквозь я вас вижу, вертихвостки. Но вообще виду не показывал, не хотел, дескать, чтоб из-за него у Софьи неприятности были, потому и не грубил. А мог бы запросто пару ласковых по грубому, по-шоферски шепнуть на ушко. Враз отхлынули бы.

Так и поженились, и зажили, четыре года бездетно, а в 26 – она родила двойню. В первый же год опомнилась: а где любовь-то? Куда исчезла? Чужой человек рядом живет, и чувства у них разные, и мысли, порой – и говорить не о чем, неинтересно ей с ним. Худо-бедно, она к творческой интеллигенции относится, а он? Слишком прост для нее. Конечно, человек хороший, конечно, мужик хозяйственный – все для дома, для семьи, конечно, муж преданный, ну и что? Мало же этого, мало! Родства душ нет, да и в интимном отношении его страсть не пробуждала в ней ответную. Но и видимых причин для развода нет, только невидимые, смутные ощущения неудовлетворенности своей жизнью. Думала, дети помогут, может, проснется любовь хотя бы к ним. Да вдруг и к нему, к отцу их? Но – увы! И к детям Софья не то, чтобы холодна была, но и материнство в ней вроде дремало еще. Так и шли год за годом...

И вот впервые за последнее время Софья призадумалась: что ей Федор? А не будь его? Как ей было бы? С двумя детьми? Уже не молода? Нет родных и близких? Подруг и друга? Одна в целом свете? Только Машка да Сашка, еще несмышленыши? Если у него другая?.. Нет, этого Софья не допускала и в мыслях. Не такой человек Федор, чтобы двуличничать. А тогда – что? Уже полночь. Ни звонка, ни его самого. Другая на ее месте давно уж обзвонила бы всех знакомых, а то и больницы, и морг. Близких знакомых, то есть друзей-приятелей, у них не было, а в другие места – она стеснялась, да и не знала как. Не верила она, то могло случиться плохое. Федор был очень осторожен за рулем, с людьми необщителен, быстро не сходился и вообще на знакомства случайные опаслив. Убеждала себя, что так всё, но мысль, как током шарахала, возникая, что случилось страшное: в аварию попал и мертв уже. Не с ужасом и горем думала, а как бы с любопытством: а вдруг? Как это все было бы, если бы он умер? И раскручивались мысли виток за витком: она – еще молодая вдова, обеспеченная, с квартирой, правда, двое девок... Ну и что? Она недурна собой, хорошая хозяйка, еще не любила никого по-настоящему, вся нежность и страсть еще не растрачены, она готова... Нет, нет, что это я? О чем я? Какой ужас! Он муж мне, отец детей, он хороший, любит меня и Машку с Сашкой. Неужели я способна желать смерти самому близкому человеку? Я с ума сошла. Думается... Нет, конечно, я не хочу, не желаю, но если такое случится... Ведь я ничего не могу изменить...

Всю ночь ей снились кошмары, чужие мужики, драки, кровь, а она все смеялась, смеялась. Утром отвезла девочек в детсад, вернулась домой, позвонила на работу Федору, там сказали, что уехал вечером, как обычно на машине. Всё! Позвонила к себе на работу, отпросилась и отправилась в милицию: надо что-то делать.

– Муж у меня вчера домой не пришел, – обратилась она через микрофон к дежурному за стеклянной стеной.

– Загулял, что ли? – равнодушно поинтересовался милиционер, не отрываясь от бумаг.

– Нет, он не такой.

– Может, у другой заночевал?

– Это исключено, – отрезала Софья.

Дежурный, наконец, оторвался от бумаг, внимательно посмотрел на стоявшую за стеклом женщину. Она не была похожа на пьянчужку, потерявшую своего собутыльника. Опрятно и со вкусом одетая, в меру подкрашена, она не суетилась, не психовала, напротив – стояла ровно, смотрела прямо, говорила спокойно и отчетливо.

– Извините, – буркнул милиционер, лишившись развлечения в тягомотных буднях.

– Что я должна сделать?

– Вот бланк, заполните, – милиционер подошел к загородке, приоткрыл небольшое окошечко и протянул многостраничный бланк. – В двух экземплярах.

Софья, не читая многочисленные пункты, перелистала несколько страниц.

– А просто заявление о пропаже человека я не могу оставить?

– Нет, только этот бланк. Такой порядок.

– Придется прийти еще раз, – Софья уныло покинула здание.

Несколько дней она прожила как бы в полу бредовом состоянии: надежды на то, что муж жив и невредим, уже не было. На работе он тоже не появился. Она все делала автоматически: поднималась утром, отвозила в детсад девочек, шла на работу, отсиживала день без обеда, без отдыха, забирала детей и – домой. Старалась ни минуты не оставаться наедине с мыслями, с самой собой. И ей это удавалось.

Наконец позвонили из милиции, попросили прийти. Она опустила на рычаг трубку, руки тряслись. Прошла на кухню, взяла в аптечке реланиум, выпила две таблетки. Все эти дни она пила их от бессонницы.

***

– Нет! – крикнула она. – Нет! Это не он! Не может быть!

На грани обморока она опустилась на стул, кем-то услужливо подставленный. Хотя в морге стульев не полагалось, о ней позаботились. Какое-то время Софья просидела, закрыв глаза, восстанавливая мысленно увиденное. Она крикнула “нет!” но, едва увидев труп, сразу подумала: “Федор.” Она не знала, что трупы в морге хранятся нагими, и лишь на опознание их одевают в ту одежду, в которой они были найдены. На мужчине была одежда Федора: темно– коричневый костюм, голубая рубашка и под ней – тельняшка, на ногах – черные туфли. И разглядывать не надо – все его.

– А голова? – дрожащим голосом спросила Софья: труп был без головы.

– Ее не нашли. Одежда вам знакома?

– Да, это одежда мужа.

– Особые приметы есть? На теле?

– Я же писала, что нет.

– Выйдите на минуту.

Она поспешно вышла во двор, вдохнула осенний сырой воздух. Тошнота, подкатившая к горлу от трупного запаха, проходила. Какой кошмар, господи, думала она.

– Гражданка! Зайдите! – здоровенный дядька в белом халате махал ей рукой.

Она, стараясь не дышать носом, быстро прошла коридор, вошла в комнату, где вскрывают трупы.

– Ближе, подойдите ближе, – услышала она голос милиционера.

Она приблизилась к столу, где лежал обнаженный мужчина – ее муж Федор. Сомнений у нее почти не было. Превозмогая естественный ужас перед неестественной смертью, она посмотрела на тело. Труп был синим и почему-то раздутым.

– Он долго пролежал в тепле...

В полубеспамятстве глядела Софья на тело, не думая даже приблизиться и потрогать. А насчет особых примет... Она не знала даже, были ли у Федора родинки, шрамы, либо еще что-то. Видела, конечно, его раздетого на пляже, но рассматривать и запоминать не считала нужным и удобным. Ласкать его обнаженного она не ласкала, лишь покорялась его ласкам. Он ее тело знал, она его – нет. Вот что значит – не любила.

– Да, это он. Его убили? – с усилием спросила она.

– Похоже на то. Не мог же он, извините, сам у себя голову...

– Нет, нет, не надо, пожалуйста... – она разрыдалась. – Можно, я...

– Да, конечно, можете идти.

Как в кошмарном сне, происходило все дальнейшее. Она была на грани безумия: ей все время мерещилась голова Федора с закрытыми глазами и кровоточащей шеей. А туловище блуждало отдельно, как бы вися в воздухе, болтая ногами и руками. Когда хоронили, крышка гроба была уже забита гвоздями.

И началась вдовья жизнь. Дочки сперва все спрашивали, где папа, почему так долго не приезжает, скучали сильно. Пришлось Софье и в парк их водить, и на мультики. Они и утешились, и постепенно стали забывать отца. Она, оказавшись свободной, не ринулись ни в загул, ни на поиски мужика, как некоторые. Наоборот – как бы застыла вся, закаменела – в благодатном одиночестве, замкнулась в себе. Как-то разом исчезли и мысли о любви, и желание полюбить. Овдовев, она стала предметом ухаживания мужчин на работе. Но ей и раньше никто не нравился, а теперь – тем более. Все вдруг оказались на одно лицо: примитивны либо пошлы. Нервы постепенно успокоились, и она вспоминала Федора с теплым чувством признательности за доброту, душевный такт. А как он любил девчонок! И ее. Ведь чувствовал, не мог не чувствовать ее сдержанность, почти холодность в постели, но никогда ни одним словом не обидел ее, не оскорбил. Софья неосознанно блюла верность покойному мужу. Не хотела и не искала мимолетных связей, не отвечала кокетством на заигрывания мужчин ни на работе, ни на улице. В 33 года она ощутила первые признаки усталости от суетности жизни.