Тетушка Хулия и писака
Марио Варгас Льоса

Глава 17

В девять утра в Университетском парке мы сели в автобус и выехали из Лимы. Хулия вышла из дома моего дядюшки, сказав, что ей необходимо сделать последние покупки перед путешествием, а я — из дома своих стариков, якобы направляясь на радио. Она сунула в сумку ночную рубашку и смену белья, а у меня в карманах лежали зубная щетка, расческа и бритва, хотя, честно говоря, последняя не так уж и была мне нужна.

Паскуаль и Хавьер ждали нас в Университетском парке уже с билетами. К счастью, других пассажиров не было. Мои друзья, проявив деликатность, заняли передние места рядом с водителем, а мы с тетушкой Хулией устроились на заднем сиденье. Было типичное зимнее утро: небо затянуло серой пеленой, не переставая моросил дождь, сопровождавший нас добрую часть пути по пустыне. Почти всю дорогу мы с тетушкой Хулией страстно целовались, молча, держась за руки, прислушиваясь сквозь шум мотора к разговору между Паскуалем и Хавьером и отдельным репликам шофера. В одиннадцать тридцать прибыли в Чинчу — здесь ярко светило солнце и было тепло и приятно. Ясное небо, прозрачный воздух, на оживленных улицах толпы прохожих — все казалось нам доброй приметой. Тетушка Хулия, довольная, улыбалась.

Паскуаль и Хавьер отправились в муниципалитет проверить, все ли готово, а мы с тетушкой Хулией — в «Южноамериканский отель», чтобы снять номер. Это было старое одноэтажное строение из дерева и кирпича-сырца с дюжиной комнатушек по обе стороны длинного, выложенного плиткой коридора, с крытым внутренним двориком, где размешалась столовая. Человек за стойкой попросил у нас документы, моего журналистского удостоверения ему было достаточно, но когда я написал рядом со своей фамилией «с супругой», он бросил на тетушку Хулию насмешливый взгляд, хотя этим и ограничился. В комнате, предоставленной нам, плитка на полу была выбита и сквозь осколки виднелась земля; здесь стояла продавленная двуспальная кровать с одеялом в зеленую клетку и соломенный стульчик, в стену были вбиты здоровенные гвозди — для одежды. Едва переступив порог, мы пылко обнялись, целуя и лаская друг друга, пока тетушка Хулил не оттолкнула меня, смеясь:
— Подожди, Варгитас, сперва поженимся.

Она была возбуждена, глаза сияли радостью, и я почувствовал, что очень люблю ее и счастлив стать ее мужем. Когда она ушла мыть руки и причесываться в общем туалете где-то в коридоре, я поклялся себе: нет, наш брак не будет еще одним несчастьем, как все до сих пор известные мне браки, мы всегда будем любить друг друга, и женитьба не помешает мне со временем стать писателем. Наконец тетушка Хулия вернулась, и под руку мы пошли в муниципалитет.

Паскуаля и Хавьера мы нашли у входа в столовую — они пили лимонад. Алькальд ушел на открытие чего-то, но должен скоро вернуться. Я спросил друзей, уверены ли они, что родственник Паскуаля зарегистрирует нас в полдень, но они лишь посмеялись надо мной. Хавьер стал подшучивать по поводу нетерпения жениха и очень кстати привел поговорку: хуже нет — ждать да догонять. Чтобы как-то убить время, мы вчетвером отправились погулять под высокими дубами и эвкалиптами на главной площади. Здесь резвились мальчишки, а старики, пока им начищали ботинки, читали газеты, полученные из Лимы. Через полчаса мы опять пришли в муниципалитет. Секретарь — тщедушный человек в огромных очках — сообщил нам пренеприятное известие: алькальд, вернувшись после торжественного открытия, отправился обедать в ресторан «Солнце Чинчи».

— Разве вы не предупредили его, что мы ждем — у нас свадьба, — обрушился на секретаря Хавьер.

— Алькальда сопровождала свита, и не было подходящего момента, чтобы его предупредить, — ответил секретарь, желая показать себя тонким знатоком этикета.

— Пошли в ресторан и приведем алькальда сюда, — успокоил меня Паскуаль. — Не волнуйтесь, дон Марио.

Расспросив прохожих, мы нашли «Солнце Чинчи» рядом с площадью. Это был типичный криольский ресторан с кухней в глубине зала и со столиками без скатертей; плита пылала и чадила, а вокруг нее несколько женщин орудовали медными кастрюлями, половниками и банками со специями. Вовсю гремела радиола — исполнялся вальс, народу было много. Еще в дверях тетушка Хулия сказала, что лучше бы подождать, пока алькальд закончит свой обед, но в эту минуту он узнал Паскуаля и сам позвал его. Мы увидели, как редактор Информационной службы «Радио Панамерикана» обнимается с молодым светловолосым человеком, поднявшимся из-за стола, где его окружало полдюжины клевретов и не меньшее количество бутылок с пивом. Паскуаль знаками пригласил нас подойти ближе.

— Ах, да! Жених и невеста! Я совершенно забыл! — произнес алькальд, пожимая нам руки и окидывая взглядом тетушку Хулию с ног до головы. Затем он повернулся к своим спутникам, подобострастно следившим за ним, и громко, чтобы перекричать вальс, объяснил: — Эти двое только что удрали из Лимы, и я сейчас их обженю.

Послышался смех, аплодисменты, к нам протянулись чьи-то руки, алькальд потребовал, чтобы сели с ним за стол, и распорядился принести еще пива — поднять бокалы за наше счастье.

— Не вздумайте садиться рядом, для этого у вас вся жизнь впереди, — бойко сказал он и, взяв тетушку Хулию за руку, усадил подле себя. — Невеста — сюда, рядом со мной, к счастью, жены моей здесь нет.

Спутники алькальда громко приветствовали его слова. Все они были старше его, коммерсанты или мелкие землевладельцы, все были нарядно одеты и, казалось, столь же пьяны, как он. Некоторые знали Паскуаля и спрашивали, как он устроился в Лиме и скоро ли вернется к земле. Я сидел на уголке стола, рядом с Хавьером, пытался улыбаться, отпивая глотками теплое пиво, и считал минуты. Очень скоро алькальд и его приятели утратили к нам всякий интерес. Бутылки сменяли одна другую, вначале безо всякого сопровождения, потом в компании с маринованной, сырой и отварной рыбой, сдобными пончиками из юкки, а затем опять без закуски. Никто уже не вспоминал о нашем бракосочетании, даже Паскуаль, который с покрасневшими глазами сладким голосом распевал с алькальдом модные песенки. Алькальд же в течение всего обеда отпускал комплименты тетушке Хулии, а затем пытался обнять ее за плечи, склоняя к ней свою опухшую физиономию. Улыбаясь через силу, тетушка Хулия удерживала его на расстоянии и время от времени бросала на нас отчаянные взгляды.

— Спокойно, братец, — говорил мне Хавьер. — Думай только о женитьбе и ни о чем другом.

— Думаю, женитьба полетела к черту, — сказал я другу, услышав, как алькальд в довершение всего потребовал принести гитары, закрыть для посетителей «Солнце Чинчи» и предложил нам пуститься в пляс. — Кажется, я попаду за решетку, потому что набью морду этому прохвосту.

Я был в ярости. И впрямь я был готов разбить ему физиономию, если он и дальше будет так нагло вести себя; и тут, же я встал и заявил тетушке Хулии, что мы уходим. Она с облегчением поднялась, алькальд не стал ее удерживать. Он продолжал распевать народные песни и, увидев, что мы уходим из ресторана, на прощание улыбнулся нам, как мне показалось, насмешливо. Шедший за нами Хавьер утверждал — улыбка, мол, была просто пьяной. Мы шли к «Южноамериканскому отелю», а я метал громы и молнии в адрес Паскуаля, на которого неизвестно почему возлагал всю вину за этот дурацкий обед.

— Не капризничай, как малый ребенок, держи себя в руках, — увещевал меня Хавьер. — Этот тип нажрался и ничего не помнит. И не огорчайся, сегодня же он вас обженит. Ждите в гостинице, пока он сам не позовет.

Оставшись наедине в комнатке, мы с тетушкой Хулией бросились друг к другу в объятия и в каком-то отчаянии принялись целоваться. Мы не произнесли ни слове, но наши руки и губы красноречиво выражали переполнявшие нас чувства. Раньше мы целовались, стоя у двери, но потом начали медленно передвигаться к постели, затем сели на нее, легли не разжимая объятий. Полуослепший от счастья и желания, я жадными и неловкими руками ласкал тело тетушки Хулии сначала поверх платья, потом, расстегнув на ней блузку кирпичного цвета — блузка была уже смята, — стал целовать ее грудь, но вдруг кто-то постучал в дверь.

— Все готово, сластолюбцы, — услышали мы голос Хавьера. — Через пять минут надо быть в муниципалитете. Тип ждет нас.

Счастливые и растрепанные, мы вскочили с постели; тетушка Хулия, красная от смущения, оправляла платье, а я, как когда-то в детстве, закрыв глаза, попытался сосредоточиться мыслью на вещах абстрактных и почтенных: цифрах, треугольниках, окружностях, на бабушке, маме — все для того, чтобы подавить желание. В туалете сначала она, потом я привели себя в порядок, слегка причесались и пошли в муниципалитет так быстро, что даже запыхались. Секретарь немедленно провел нас в кабинет алькальда — просторную комнату, где над письменным столом, заваленным папками и флажками, висел государственный герб, а вдоль стен, наподобие школьных парт, вытянулось полдюжины скамеек. Умытый, с еще влажными волосами, но вполне овладевший собой белобрысый «отец города» из-за своего стола отвесил нам церемонный поклон. Теперь это был другой человек, исполненный сознания своей значимости и торжественности момента. По обе стороны стола стояли Хавьер и Паскуаль и лукаво нам улыбались.

— Ну что же, приступим, — сказал алькальд (голос выдавал его: он звучал глухо и неуверенно, казалось, слова застревали где-то в горле). — Где бумаги?

— Они у вас, господин алькальд, — очень вежливо ответил Хавьер. — Мы с Паскуалем доставили их вам в пятницу, чтобы избежать всяких хлопот, разве вы не помните?

— Ну и память у тебя, братец, все уже забыл, — хрипло засмеялся Паскуаль. — Ты еще сам просил, чтобы мы тебе их оставили.

— Значит, они у секретаря, — смущенно пробормотал алькальд и, недовольно глядя на Паскуаля, прокричал: — Секретарь!

Тщедушный, в огромных очках человечек несколько минут искал свидетельство о рождении и акт о разводе тетушки Хулии. Мы молча ждали, алькальд курил, зевал и нетерпеливо поглядывал на часы. Наконец секретарь принес документы и с брезгливой миной стал в них копаться. Складывая их на стол, он произнес чисто чиновничьим тоном:
— Вот они, господин алькальд. Как я вам и говорил, в связи с возрастом юноши возникает препятствие.

— А вас кто спрашивал? — сказал Паскуаль, делая шаг к секретарю, будто намереваясь его придушить.

— Я выполняю свой долг, — ответил человечек. И, повернувшись к алькальду, опять заладил свое, указывая на меня: — Ему только восемнадцать лет, и он не предъявил юридически оформленного разрешения на брак.

— И зачем только такой болван ходит у тебя в помощниках, братец? — взорвался Паскуаль. — Чего ты ждешь? Вышвырни его вон и возьми кого-нибудь, кто хоть что-то смыслит!

— Замолчи, тебе хмель ударил в голову, и ты становишься агрессивным, — сказал алькальд. Он почесал затылок — явно тянул время. Потом, скрестив руки, мрачно уставился на меня и тетушку Хулию. — Я был готов обойтись без сообщений в газетах, чтобы помочь вам. Но, оказывается, дело обстоит более серьезно. Очень сожалею.

— В чем дело? — спросил я растерянно. — Разве вы еще с пятницы не были в курсе относительно моего возраста?

— Что за фарс? — вмешался Хавьер. — Мы же с вами договорились, что вы их пожените без всяких проволочек.

— Вы хотите, чтобы я нарушил закон? — в свою очередь возмутился алькальд, И добавил обиженно: — И не повышайте на меня голос. Приличные люди могут договориться и без крика.

— Ну, братец, ты спятил! — кричал Паскуаль вне себя, молотя кулаком по столу. — Ты же был согласен, ты же знал его возраст, ты же сказал, что это не имеет значения. Не прикидывайся передо мной забывчивым и не строй из себя законника. Пожени их сейчас же и кончай свое дурацкое представление!

— Не хами в присутствии дамы и больше не накачивайся спиртным, а то ты теряешь голову, — спокойно произнес алькальд. Повернувшись к секретарю, он жестом отпустил его. Когда мы остались одни, он понизил голос и улыбнулся заговорщицки:
— Вы разве не понимаете, этот тип подослан моими врагами? Теперь, когда ему все известно, я уже не могу зарегистрировать вас. Он в такую историю меня втянет, что не дай бог!

Убедить алькальда не помогли никакие доводы. Я клялся, что мои родители проживают в Соединенных Штатах и потому я не могу представить юридическое разрешение, что никто из нашего семейства не будет поднимать скандала из-за этого брака, а как только поженимся, мы с тетушкой Хулией уедем за границу, и навсегда.

— Мы же договорились, вы не можете так по-свински поступить с нами, — твердил Хавьер.

— Не будь сукиным сыном, братец, — хватал алькальда за рукав Паскуаль. — Ты что, не понимаешь — мы ведь из Лимы приехали!

— Успокойся, не устраивайте здесь базара! Мне пришла в голову одна идея! Все будет в порядке! — наконец сказал алькальд и, встав, подмигнул нам: — Тамбо де Мора! Рыбак Мартин! Отправляйтесь немедленно! Скажите ему, что приехали от меня. Рыбак Мартин — симпатичнейший мулат. Он с удовольствием вас обженит. Так будет лучше — маленькая деревушка, никакого шума. Мартин, алькальд Мартин! Дадите ему на чай, и все будет в порядке! Он почти неграмотен и даже не посмотрит на эти документы.

Я пытался убедить его поехать вместе с нами, заискивал, льстил ему, умолял — ничего не помогало: у алькальда якобы были намечены какие-то встречи, работа, и, кроме того, его ждала семья. Он проводил нас до двери, заверив, что в Тамбо де Мора вопрос будет решен в два счета.

У ворот муниципалитета мы наняли старое, с залатанным кузовом такси до Тамбо де Мора. В пути Хавьер и Паскуаль судачили об алькальде: Хавьер говорил, что в жизни не видел большего циника, Паскуаль пытался свалить всю вину на секретаря. Неожиданно в разговор вмешался шофер и внес свою лепту, всячески поливая «отца города» и уверяя, — мол, тот всецело занят коммерцией и своими любовницами. Мы с тетушкой Хулией по-прежнему держались за руки, глядя друг другу в глаза, и я временами шептал ей на ушко, что люблю ее.

Мы прибыли в Тамбо де Мора в сумерки и увидели, как огненный шар тонет в море под безоблачным небом, на котором уже появились мириады звезд. Мы обежали две дюжины хижин из тростника и глины, составлявшие поселок, лавируя между трухлявыми лодками и рыбацкими сетями, развешенными на кольях в ожидании штопки. В нос ударял запах свежей рыбы и моря. Вокруг нас вертелись полуголые негритята, которым хотелось все знать: и кто мы, и откуда, и что хотим купить. Наконец мы отыскали домик алькальда. Его супруга — негритянка, раздувавшая огонь в очаге с помощью соломенного веера, — сказала нам, отирая пот со лба, что муж ее рыбачит. Потом она сверилась со звездами и добавила: он скоро должен вернуться. Мы отправились встречать его на берег, и целый час, сидя на поваленном дереве, наблюдали, как после дневного труда возвращаются рыбацкие баркасы, как нелегко тянуть их по песку. Мы смотрели на женщин: окруженные голодными псами, они ловко отсекали головы и вспарывали брюхо громадным рыбинам здесь же, на песке. Последним вернулся Мартин. Стемнело, взошла луна.

Мартин был седой, с огромным животом негр, шутник и балагур. Несмотря на свежий вечер на нем были только старые штаны, прилипшие к телу. Мы приветствовали его, как существо, спустившееся с небес, помогли ему вытащить баркас и проводили до хижины. Мы шли в колеблющемся свете очагов, падавшем из рыбацких лачуг (хижины были без дверей), и объяснили ему причину нашего визита. Обнажив огромные лошадиные зубы, Мартин расхохотался.

— Нет, друзья, и не просите! Ищите другого дурака, кто бы поджарил вам такое мясцо! — сказал алькальд певучим голосом. — Однажды я чуть было не получил пулю в лоб за подобную шутку.

Мартин рассказал нам, что несколько недель назад по просьбе алькальда из Чинчи он зарегистрировал брак одной парочки без объявлений в газетах. Через четыре дня перед ним предстал муж «невесты». «Девушка была родом из деревни Качиче, где женщины по ночам летают на метлах», — рассказывал алькальд, и оказалось, она уже два года как замужем. Муж угрожал застрелить «сводника», посмевшего оформить брак двух блудников.

— Мой коллега из Чинчи все знает, он такой хитрый, что и под землей видит, — смеялся негр, похлопывая себя по огромному животу, усеянному капельками пота. — Каждый раз, как у него что прокиснет, он отправляет в подарок рыбаку Мартину, и пусть негр расхлебывает! Ну и хитер!

Уговорить его не было никакой возможности. Он даже не захотел взглянуть на наши документы, все доводы мои, Хавьера и Паскуаля (тетушка Хулия безмолвствовала, лишь изредка через силу улыбаясь завидному чувству юмора негра) Мартин парировал шутками, смеялся над алькальдом Чинчи или снова с хохотом принимался рассказывать историк» о муже, который пытался убить его за то, что он, Мартин, зарегистрировал ведьму из Качиче с другим, хотя муж был в полном здравии и состоял с ней в законном браке. Нашей неожиданной союзницей стала жена алькальда, когда мы добрались до его дома. Он сам поведал ей, зачем мы приехали, пока вытирал лицо, руки, широкую грудь и с аппетитом принюхивался к ароматам из кипящей кастрюли.

— Обжени их, негр, без всяких проволочек, — сказала женщина, с состраданием указывая на тетушку Хулию. — Посмотри на бедняжку: ее похитили, а выйти замуж она не может, ведь как она мучается теперь! Тебе-то что? Или ты заважничал, как назначили алькальдом?

Мартин расхаживал по хижине, переставляя свои квадратные ступни по земляному полу, собирая стаканы и чашки, а мы продолжали упрашивать его, предлагая все что могли: от нашей вечной благодарности до вознаграждения, равного доходам за многие дни рыбной ловли. Негр был неумолим. В конце концов он посоветовал супруге не совать нос не в свое дело. Но через минуту к нему вернулось благодушное настроение, и он вручил каждому по стопке или стаканчику и налил писко.

— Это чтобы вы не напрасно ехали сюда, друзья, — утешил он нас без тени иронии, поднимая свою рюмку. Учитывая ситуацию, тост его звучал фатально: — За здоровье и за счастье жениха и невесты.

Прощаясь, Мартин сказал: мы совершили ошибку, приехав в Тамбо де Мора, ибо здесь только недавно вышла история с девицей из Качиче. Нам лучше было бы ехать в Нижнюю Чинчу, в деревушки Эль Кармен, Сунампе либо в Сан-Педро, любую в этой провинции, и нас оформят всюду в один момент.

— Там все алькальды — прощелыги и бездельники и, когда случается свадьба, рады напиться, — прокричал нам Мартин на прощание.

Мы вернулись к такси, не обменявшись ни словом. Шофер заявил, что, поскольку ему пришлось слишком долго ждать, придется снова договариваться о цене. По дороге в Чинчу мы условились на следующий день спозаранку поехать по поселкам и деревушкам, предлагая щедрое вознаграждение, пока не найдем проклятого алькальда.

— Сейчас почти девять вечера, — вдруг сказала тетушка Хулия. — Наверное, сестру уже оповестили?

Я заставил Великого Паблито десять раз повторить, чтобы затвердить все, что он должен сказать дяде Лучо или тете Ольге, и для большей уверенности в конце концов написал на листке бумаги: «Марио и Хулия поженились. Не беспокойтесь за них. У них все хорошо, и через несколько дней они вернутся в Лиму». Великий Паблито должен был ровно в девять вечера позвонить из телефона-автомата и, передав мое послание, немедленно повесить трубку. Я взглянул на часы при свете спички; да, семейство уже было в курсе событий.

— Наверное, Нанси замучили расспросами, — заметила тетушка Хулия, стараясь говорить непринужденно, будто речь шла о ком-то другом. — Все знают, что она — соучастница. Бедняжке достанется.

Древнее такси скрипело и тарахтело на проселочных дорогах, грозя вот-вот застрять, все его болты и железяки звякали. Мягкое сияние луны заливало песчаные дюны, иногда можно было различить темные пятна пальм, фиговых деревьев и акаций. Мерцали мириады звезд.

— Короче, твоему папаше уже сообщили новость, — произнес Хавьер. — Как только он сошел с самолета. Ничего себе встреча!

— Клянусь богом, найдем мы алькальда, — сказал Паскуаль. — Не будь я уроженцем Чинчи, если завтра мы вас не поженим на этой земле. Слово мужчины.

— Вам нужен алькальд, чтобы зарегистрировать брак? — вдруг заинтересовался водитель. — Вы похитили сеньориту? Что же вы мне раньше не сказали?! Напрасно не доверились мне! Я бы отвез вас в Гросио Прадо, там алькальд — мой кум, и он оженил бы вас на месте.

Я предложил немедленно ехать в Гросио Прадо, но шофер охладил мой пыл. В это время, по его словам, алькальд не бывает в деревне, а отправляется к себе на земельный участок, куда добирается целый час верхом на осле. Лучше подождать до завтра. Мы договорились, что таксист приедет за нами в восемь утра, и я пообещал щедро отблагодарить его, если он поможет уговорить своего кума.

— Ну, какие могут быть разговоры! — воодушевил нас шофер. — И просить не надо — поженитесь в деревушке Беата Мельчорита.

В «Южноамериканском отеле» уже закрывали столовую, но Хавьер уговорил официанта что-нибудь приготовить. Подали кока-колу и яичницу с подогретым рисом, однако все едва притронулись к еде. Мы вдруг обнаружили, что разговариваем шепотом, как заговорщики, и это было очень смешно. Уже выходя из столовой и направляясь в номера (Паскуаль и Хавьер собирались вернуться в Лиму в тот же день, но, поскольку обстоятельства изменились, остались ночевать в отеле и в целях экономии сняли одну комнату на двоих), мы столкнулись с полдюжиной каких-то типов, часть была в сапогах и брюках для верховой езды, которые громко требовали пива. Из своего номера мы слышали их пьяные крики, хохот, звон стаканов, глупые шутки и вульгарные тосты, а позднее — как они давились рвотой и справляли нужду. Таков был музыкальный фон нашей брачной ночи. Несмотря на неудачи с муниципалитетами, ночь была прекрасна. Старая кровать, это обиталище блох, мяукала и стонала, как кошка, от наших поцелуев; с возрождающейся каждый раз страстью мы вновь и вновь смыкали объятия; наши руки и губы учились познавать друг друга, наслаждаться друг другом, и мы все повторяли, что любим, что никогда не будем лгать друг другу и никогда не расстанемся. Когда раздался стук в дверь — мы просили, чтобы нас разбудили в семь утра, — выпивохи только-только угомонились, а мы еще не смыкали глаз и лежали, обнявшись, на одеяле в зеленую клетку, погруженные в дремотное блаженство и с благодарностью глядя друг на друга.

Умывание в общем туалете «Южноамериканского отеля» было настоящим подвигом. Похоже, душем здесь никогда не пользовались, струйки воды из проржавленной трубы текли в любых направлениях, кроме необходимого, и сначала пришлось облиться какой-то ржавой жижей, прежде чем потекла чистая вода. Полотенец не нашлось, висела только грязная тряпка для рук, так что мы вытирались простынями. но нас, возбужденных от счастья, все недоразумения лишь веселили. В столовой нас ожидали Хавьер и Паскуаль. Бледные после тяжелой ночи, они с отвращением глядели, во что превратилась столовая после ночного кутежа: разбитые стаканы, окурки, следы рвоты, плевки и ужасающая вонь. Служащий отеля посыпал все это мокрыми опилками. Мы отправились на улицу выпить кофе с молоком и зашли в маленькое кафе, откуда виднелись развесистые, высокие деревья на площади. После вечной дымки над Лимой щедрое солнце и ясное небо зарождающегося дня казались нам странными. Вернувшись в отель, мы застали там нашего шофера.

По пути к Гросио Прадо, пробираясь среди виноградников и хлопковых полей по пыльной дороге, с которой за пустыней открывалась на горизонте панорама бурых Кордильер, шофер без умолку болтал о Благочестивой Мельчорите (в ответ на его болтовню мы упорно молчали). Выяснилось, что Мельчорита, в честь которой называлось селение, отдавала все, что у нее было, беднякам, заботилась о больных и стариках, утешала страждущих и при жизни стала столь знаменитой, что из всех деревушек департамента к ней стекались богомольцы. Шофер рассказал нам о нескольких сотворенных ею чудесах. Мельчорита спасала безнадежных, умирающих больных, беседовала со святыми, которые являлись ей, видела самого господа бога и заставила на камне расцвести розу.

— Ей больше поклоняются, чем святой из Умая и святому из Лурена. Вы бы видели, сколько народу ходит к ней в часовню и сопровождает в процессиях ее образ, — болтал шофер. — Поэтому ее обязательно должны объявить святой. Вот вы живете в Лиме, похлопотали бы и ускорили ее приобщение к лику святых. Поверьте, это было бы только справедливо.

Пропыленные с головы до ног, мы наконец въехали на обширную, квадратную, лишенную зелени площадь Гросио Прадо. И здесь убедились в популярности Благочестивой Мельчориты. Сотни ребятишек и женщин, крича и жестикулируя, окружили нашу машину, настойчиво предлагая показать часовню, дом, где родилась блаженная, где она занималась самоистязанием, где сотворяла чудеса и была похоронена. Нам предлагали образа, листки с молитвами, четки и медальоны с ее изображением. Шофер вынужден был объяснять, что мы не пилигримы и не туристы, чтобы нас оставили в покое.

Здание муниципалитета, под цинковой крышей, маленькое и обшарпанное, притулилось с краю площади. Оно было заперто. Мы устроились в тени возле алькальдии. Отсюда мы видели, как в конце прямых улиц, метрах в пятидесяти от нас, где кончались хилые домишки и тростниковые хижины, начинались поля и пустыня. Тетушка Хулия сидела рядом со мной, положив мне голову на плечо и прикрыв глаза. Так мы просидели с полчаса, наблюдая за погонщиками ослов — верховыми или пешими, за женщинами, которые шли по воду к ручью, протекавшему рядом за углом. Наконец появился верхом на лошади старик.

— Вы ждете дона Хасинто? — спросил он, снимая огромную соломенную шляпу. — Он уехал в Ику поговорить с префектом, чтобы вызволить сына из казармы. Парня забрали в солдаты. Дон Хасинто до вечера не вернется.

Шофер убеждал нас подождать и осмотреть достопримечательности в Гросио Прадо, связанные с именем Мельчориты, но я решил попытать счастья в других деревушках. После долгих пререканий шофер согласился возить нас до полудня.

Было только девять утра, когда мы вновь отправились в путь. Взбираясь по тропинкам, доступным лишь ослам, застревая на дорогах, на которые сползали дюны, то выезжая на побережье, то прижимаясь к Кордильерам, водитель исколесил практически всю провинцию Чинча. При въезде в деревушку Эль Кармен у него лопнула шина, а так как домкрата не было, нам вчетвером пришлось поддерживать автомобиль на весу, пока он ставил запасное колесо. С десяти утра солнце жгло все нестерпимее, пока зной не превратился в сущую пытку: кузов накалился, и все мы потели, как в турецкой бане. Радиатор исходил паром — потребовалось возить с собой бидон с водой, чтобы то и дело охлаждать его.

Мы переговорили с тремя или четырьмя алькальдами районов, еще со столькими же помощниками алькальдов в поселках, где зачастую насчитывалось не более двадцати лачуг. Все это были земледельцы, нам приходилось искать их либо в поле, где они обрабатывали свой надел, либо в лавке, где они отпускали жителям оливковое масло и сигареты; а одного из них — хозяина Сунампе — нам пришлось растолкать и вытащить из канавы, где он отсыпался после попойки. Как только мы устанавливали местонахождение муниципальной власти, я выходил из такси, иногда в сопровождении Паскуаля, иногда — с водителем, иногда с Хавьером (опыт показал, что чем многочисленнее были визитеры, тем больше тушевался алькальд) и приступал к объяснениям Какие бы я ни приводил доводы, я видел, как на лице крестьянина, рыбака или лавочника (алькальд из Нижней Чинчи представился нам как «знахарь») немедленно появлялось недоверие, а в глазах — тревога. Только двое отказали нам вполне откровенно: алькальд из Верхнего Ларана (пока я излагал суть дела, этот старичок нагружал своих ослов охапками клевера) ответил нам, что он женит только тех, кто живет в его деревне, а алькальд из Сан-Хуана де Янак — крестьянин-мулат, увидев нас, изрядно испугался, решив, что мы из полиции и явились к нему требовать в чем-то отчета. Узнав о нашей просьбе, алькальд рассердился: «Ни в коем разе! Видно, плохо дело, если беленькие приехали жениться в эту забытую богом деревушку». В других местах нам отказывали под теми же предлогами. Чаще всего говорили, что потерялась или заполнена книга регистрации браков и пока не пришлют из Чинчи новую, муниципалитет не может засвидетельствовать ни рождения, ни смерти, ни заключить брак. Самым изобретательным оказался алькальд из Чавин: он, видите ли, не может нас зарегистрировать — ему некогда, он должен выследить и пристрелить лису, которая каждую ночь крадет по две-три курицы в этой округе.

Мы были близки к своей цели лишь в Пуэбло Нуэво. Алькальд, внимательно выслушав нас, согласился и сказал, что регистрация брака, минуя обязательное объявление в газете, обойдется нам в пятьдесят фунтов. Он не придал никакого значения моему возрасту и делал вид, будто верит, что совершеннолетними сейчас признают в восемнадцать, а не в двадцать один год. Мы уже уселись за доской, установленной на двух бочках и заменявшей письменный стол (помещение представляло глинобитную лачугу, сквозь дырявую крышу которой виднелось небо), когда алькальд принялся по буквам разбирать наши документы. Его насторожило, что тетушка Хулия — боливийка. Как мы ни убеждали его, говоря, что это не препятствие, что иностранцы тоже могут вступать в брак, и даже предлагали большие деньги — ничего не помогло, «Не хочу я связываться, — повторял алькальд, — раз сеньорита — боливийка, дело осложняется».

В Чинчу мы вернулись около трех часов пополудни, едва живые от зноя, пыли и неудач. При въезде в город тетушка Хулия расплакалась. Я обнимал ее, утешал, шепча на ухо, что люблю ее и мы поженимся, даже если для этого придется объехать все поселки Перу.

— Дело не в том, что мы не можем пожениться, — отвечала она, роняя крупные слезы и силясь улыбнуться, — а во всей этой нелепице.

В гостинице мы попросили водителя такси заехать за нами через час, чтобы отправиться в Гросио Прадо, — может быть, его кум уже вернулся.

Никто из нас четверых не хотел есть, так что весь свой обед — бутерброды с сыром и бутылку кока-колы — мы поглотили прямо у стойки. Вместо того чтобы присоединиться к друзьям в столовой, мы пошли к себе и тут же заснули. Снились кошмары. Когда мы рассказали друг другу о наших сновидениях, оказалось — обоим снились родственники, и тетушка Хулия засмеялась, когда я признался, что во сне пережил одну из последних трагедий Педро Камачо.

Нас разбудил стук в дверь. Было темно, сквозь оконце едва проникал свет уличного фонаря. Я прокричал: «Сейчас!» Еще окончательно не придя в себя, встряхнул головой, чтобы отогнать сон, потом зажег спичку и посмотрел на часы. Было семь вечера. Я почувствовал себя опустошенным: еще один день потерян, и самое ужасное — у меня уже истощились средства на поиски алькальдов. Я ощупью направился к двери, полуоткрыл ее и уже собирался отругать Хавьера, что не разбудил меня, когда увидел, как он улыбается во весь рот.

— Все готово, Варгитас, — объявил он, надуваясь от гордости как индюк, — алькальд из Гросио Прадо уже готовит регистрацию и акт о браке. Хватит грешить, поторапливайтесь. Мы ждем в такси.

Он хлопнул дверью и ушел, беззаботно смеясь. Тетушка Хулия привстала на постели, протирая глаза. В сумраке я догадывался: выражение лица у нее сейчас удивленное и слегка недоверчивое.

— Этому шоферу я посвящу свою первую книгу, — говорил я, пока мы одевались.

— Не труби победу, — улыбалась тетушка Хулия. — Я не поверю, даже увидев свидетельство о браке.

Мы поспешно вышли. В столовой, где за пивом собралось уже много мужчин, кто-то сделал тонкий комплимент тетушке Хулии, что очень развеселило присутствующих. Паскуаль и Хавьер уже сидели в такси, но машина была не та, что утром, и водитель другой.

— Он хотел нас облапошить и получить вдвойне, пользуясь обстоятельствами, — объяснил Паскуаль. — Так что мы послали его куда следует и с божьей помощью наняли другого шофера.

Я встревожился, опасаясь, как бы смена водителя опять не провалила наше предприятие. Но Хавьер всех успокоил и рассказал как забавное приключение, что, решив дать нам возможность «отдохнуть» и освободить тетушку Хулию от лишних переживаний в случае отказа, они после обеда отправились хлопотать в Гросио Прадо самостоятельно уже с этим шофером.

— Умнейший метис, таких мужчин можно встретить только на земле Чинчи, — говорил Паскуаль. — Тебе придется отблагодарить Мельчориту и присоединиться к процессии в ее честь.

Алькальд в Гросио Прадо спокойно выслушал объяснения Хавера, неторопливо прочел все документы, поразмышлял порядочное время, после чего изложил свои условия: тысячу солей, но при условии, что в моем свидетельстве о рождении шестерка будет исправлена на тройку, будто я родился на три года раньше действительного.

— Вот мудрость простолюдина, — повторял Хавьер. — Ты убедишься, мы — деградирующий класс. Нам такое и в голову не пришло, а простой деревенский человек со своей смекалкой тут же сообразил. Все в порядке: ты уже совершеннолетний.

Там же, в муниципалитете, алькальд вместе с Хавьером от руки исправили цифру шесть на три, причем представитель власти заявил: неважно, что чернила разные, была бы суть ясна. Мы приехали в Гросио Прадо около восьми часов вечера. Была звездная ночь, теплая и тихая, во всех домишках и лачугах мигали фитильки коптилок. Одна из хижин освещена поярче: сквозь кусты мерцали свечи, Паскуаль, перекрестившись, сообщил нам: это — часовня, где в свое время жила Благочестивая Мельчорита.

Алькальд уже заканчивал заносить акт в толстенный фолиант с черным переплетом. Пол в единственной комнате муниципалитета был земляным, его недавно освежили водой, и от земли исходило влажное дыхание. На столе стояли три зажженные свечи, и в их тусклом свете на побеленных стенах можно было разглядеть национальный флаг, пришпиленный кнопками, и портретик президента республики. Алькальду было лет пятьдесят — человек толстый и флегматичный, он писал медленно, после каждой фразы обмакивая ручку с пером в узкогорлую чернильницу. Он с каким-то похоронным видом приветствовал меня и тетушку Хулию. Я подсчитал, что при его темпах понадобится более часа, чтобы составить акт. Закончив наконец писать и не двигаясь с места, алькальд произнес:
— Нужны двое свидетелей.

Паскуаль и Хавьер шагнули вперед, но алькальд согласился лишь с кандидатурой первого, ибо второй был еще несовершеннолетним. Я вышел переговорить с шофером, сидевшим в такси. Он согласился стать свидетелем за сто солей. Худой мулат с золотым зубом не выпускал изо рта сигареты и всю дорогу, пока мы ехали сюда, молчал. Когда алькальд указал ему, где следует поставить свою подпись, шофер огорченно покачал головой.

— Вот горе-то, — сказал он, будто сожалея о чем. — Где это видано, чтобы свадьба была без единой несчастной бутылки, чтобы не выпить за новобрачных? Я так не согласен быть посаженым отцом. — Он укоризненно взглянул на нас и уже в дверях добавил: — Подождите минуту.

Алькальд скрестил руки, закрыл глаза и, казалось, погрузился в сон. Тетушка Хулия, Паскуаль, Хавьер и я переглядывались между собой, не зная, как быть. В конце концов, я решил искать на улице другого свидетеля.

— Не надо, он вернется, — удержал меня Паскуаль. — Признаться, он абсолютно прав. Нам не мешало подумать о бутылке заранее. Мулат дал нам хороший урок.

— У меня нервы не выдерживают, — прошептала тетушка Хулия, хватая меня за руку. — Тебе не кажется, будто ты грабишь банк и вот-вот явится полиция?

Мулат отсутствовал десять минут, показавшиеся нам вечностью. Наконец он вернулся с двумя бутылками вина, и можно было продолжать церемонию. Сначала подписали свидетели, затем алькальд дал расписаться тетушке Хулии и мне, после чего он открыл кодекс и, пододвинув к нему свечу, так же медленно, как писал, стал читать нам параграфы о правах и обязанностях супругов. Затем он протянул нам свидетельство о браке и объявил, что отныне мы муж и жена. Мы поцеловались, потом нас обнимали свидетели и алькальд. Шофер зубами вытащил пробки из бутылок, а поскольку стаканов не было, мы пили прямо из горлышка, передавая бутылку по кругу. На обратном пути в Чинчу — на душе у нас было легко и весело — Хавьер, отчаянно фальшивя, пытался насвистывать «Свадебный марш».

Заплатив таксисту, мы отправились на Главную площадь, где Хавьер и Паскуаль собирались сесть на маршрутное такси в Лиму. Машина уходила через час, так что мы могли пообедать в ресторане «Солнце Чинчи». Там мы наметили план действий. По прибытии в Мирафлорес Хавьер отправится к дяде Лучо и тете Ольге выяснить, насколько накалена атмосфера в нашем семействе, а потом позвонит нам по телефону. Мы возвращаемся в Лиму на следующее утро. Что касается Паскуаля, то ему придется придумать убедительный предлог для оправдания своего более чем двухдневного отсутствия на радио.

Мы попрощались с друзьями на стоянке такси и вернулись в «Южноамериканский отель», спокойно беседуя, как старые супруги. Тетушка Хулия чувствовала себя неважно и полагала, будто причиной тому вино, выпитое в Гросио Прадо. Ну а мне оно показалось великолепным — я не признался ей, что это было первое вино в моей жизни.