Виртуальный музей Арт Планета Small Bay
05

Валерий Хаагенти
Чертовская правда

ЭПИЛОГ

Зима в Михайловском наконец-то закончилась. Наступила осень. Александр Сергеевич распахнул окно и правой ноздрей всосал волшебный аромат свежескошенного болдинского сена.
— Захарыч, — крикнул он в пустоту осени. В ответ раздался только жалобный писк.
Александр Сергеевич вновь вдохнул всеми фибрами русской души обалденный запах свежего сена.
— Захарыч, — возопил он. Жалобный писк повторился.
— Так и укумариться от осени можно, — озадаченно произнес пиит и огляделся.
Посреди залы, трагически скрючившись, сидела одинокая мышь. Ее хвост был намертво приклеен к полу клеем «Момент», а из ее правого глаза катилась страдальческая слеза.
— Эка Екатерина Родионовна опять начудила, — сказал Александр Сергеевич и вытащил из-за голенища топорик с гравировкой «Честь имею, не зову, не плачу», подаренный лично самим императором Николаем Первым. Склонившись над мышью, он хирургически точным движением хрястнул топором по хвосту.
— Ну вот, теперь и не узнает русский народ сказку «Курочка Ряба», — озабоченно трогая обрубок хвоста, произнесла мышь. Затем она кокетливо поводила обрубком хвоста из стороны в сторону.
— Каку-таку Рябу? — опешив, переспросил Александр Сергеевич, — я эту байку давно поручику Ржевскому в карты проср... проиграл.
— Вот-вот. К тому же может случиться эффект бабочки, — пискнула мышь, почесала лапкой правую бакенбарду пиита и юркнула в половую щель.
— Какой бабушки? Тьфу ты, болдинская трава почище иной музы в голову бьет, — сказал Пушкин и перекрестился.

Великий русский поэт подошел к окну и вновь проорал:
— Захарыч?! — и добавил про родину-мать.
— Мать, мать, перемать, — привычным эхом заволновалась пустота русской осени.
— Самозабанился старик, — догадался Александр Сергеевич.
Он быстро вытащил из ящика письменного стола царскосельский березовый веник и именную шаечку с вензелем, присланные с заботливой оказией графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом, и направился в баню. Выйдя на крыльцо, он по привычке хотел почесать свое эго, но передумал, заметив деревенского кузнеца и мастера на все руки Онаныча.
— Привет, Онаныч, — вот прям так и сказал Александр Сергеевич.
— И вам не хворать, барин, — уклончиво ответил кузнец, увидев голого Пушкина с тазиком и веником наперевес.
— В баню собрались? — допетрил Онаныч, таким образом замкнув логическую цепочку.

Слова кузнеца заглушили увесистые шлепки, кряканье и рассыпчатый женский смех, вылетавшие из неподалеку расположенной бани.
— Давай, Захарыч, поддай парку, — вновь разнесся по всему Болдино озорной женский голос.
— Скажи, Онаныч, мы с тобой оба это слышим? — спросил Александр Сергеевич.
— Дык, Екатерина Родионовна часто в последнее время к Захарычу в баню захаживают, — неуверенно произнес Онаныч, — думаю, в том большой беды нету.
— И не только в баню, но и в библиотеку тоже, — добавил поэт, — да уж, не срослось мне сегодня в своей баньке попариться.
— Но не будем мешать молодым, — он подмигнул Онанычу, выдернул у него из рук мобильник и быстро набрал смс.
— Распорядись запрягать Админку. В гостях буду париться.
— Разрешите полюбопытствовать, к кому в гости убыть изволите? Админку титаном, аль нержавейкой подковывать? — спросил кузнец.
— К помещику Девилову в Никополь. Мотнусь быстро туда и обратно, еще и горилки з перцем отведаю.
— Дык, зачем Админку-то в Новороссию? Кобыла, конечно, горячая, прыткая, но ведь своенравная, да и заносит ее на поворотах, — рассудительно высказался Онаныч.
— Зато быстрая, — ответил пиит, — а здесь скоро везде холерные заслоны поставят. Карантин объявят. Поэтому и успеть возвернуться надобно.

Пока запрягали Админку, из банной трубы увесистым свитком выполз мираж, и, развернувшись в 1920x1080 мегапикселей, поплыл в сторону Санкт-Петербурга на предмет проверки Александром Христофоровичем Бенкендорфом. На цветных всполохах миража Захарыч, одетый в целомудренную буденовку, охаживал березовым веничком разомлевшую и довольную Екатерину Родионовну, самую младшенькую и самую озорливую сестру легендарной нянечки всей русской поэзии.
— Хорошо им, — вздохнул Александр Сергеевич, поправил шаечку с веником и тронул Админку.
— Барин, а одежку? Одежку-то? — закричал ему вслед Онаныч.
Однако лишь ароматно-курчавая кебабо-шашлычная пыль российского автобана стала ему ответом. Великий русский поэт, наяривая Админку, задорно несся вдоль налитых золотой осенью степей и весей Российской империи. Восседая на козлах и придерживая банные причиндалы, он напевал песню своего закадычного московского друга.

«Протопи ты мне баньку по-белому
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому
Пар горячий развяжет язык...»

Валерий Хаагенти Чертовская правда

05

5